После того, как стали выясняться подробности истории из журнала Rolling Stone об изнасиловании в кампусе, вокруг освещения в медиа подобных преступлений поднялась большая шумиха.
Текст в журнале повествует в основном о девушке, называемой “Джеки”, рассказавшей, как она стала жертвой ужасного группового изнасилования, учась первый год в Виргинском университете. Независимое расследование нашло изъяны в повествовании, главным образом говоря о расхождениях между изложением Джеки и рассказами свидетелей нападения.
Опираясь на эти расхождения, некоторые назвали всю историю мистификацией, или, по меньшей мере, не заслуживающей доверия. Из-за этого активисты и активистки обеспокоились, что порочная пресса станет еще больше сомневаться в словах переживших сексуальное насилие, которым и так не доверяют (хотя, по подсчетам, 92-98 процентов из них говорят правду). Но утверждение, будто рассказ Джеки лжив, просто потому, что она плохо запомнила подробности, не просто сомнительно – оно абсурдно с научной точки зрения.
Конечно, мы никогда не узнаем точно, как обстояли дела в данном конкретном случае, но, согласно психологу Дэвиду Лисаку, судебному эксперту и специалисту в теме сексуального абьюза, для переживших травму вполне обыкновенно иметь разрозненные воспоминания и трудности с деталями происшествия. Бывает, что это приводит к неверному изложению истории.
“Очень важно понимать, что это совершенно нормально для жертвы травматического опыта”, – сказал он в комментарии для Huffington Post. Также он отметил, что жертва пытается установить связь между перемешанными обрывками памяти, практически во всех случаях намереваясь вовсе не ввести других в заблуждение, а осмыслить пережитое.
Чтобы понять механизм искажения воспоминаний, важно понимать, как устроен мозг в отношении реакции на травму. Сильный страх от переживания травматического события как бы указывает организму жертвы на то, что она в смертельной опасности, активируя миндалевидное тело или миндалину – область “рептильного мозга”, участвующую как в обработке страха, так и в реагировании на стресс. Когда миндалина начинает посылать сигналы тревоги, мы переходим в режим выживания, приводя мозг и тело в состояние боевой готовности.
В ответ на сигналы миндалины надпочечники, главным образом вовлеченные в реагирование на стресс, заливают организм гормонами, повышающими содержание опиоидов. Эти гормоны, как и гормон стресса кортизол, предназначены помочь индивиду справиться с физической и эмоциональной болью от травмирующей ситуации.
С одной стороны, мы запрограммированы пытаться вспомнить травматическое событие. В этом есть смысл с эволюционной точки зрения: нам нужно выжить в травме, а затем смочь рассказать об опасности другим. Но с другой, те гормоны, что мы выделяем, могут затруднить совместную работу миндалины и гиппокампа по кодированию и удержанию информации, разрушая таким образом память жертвы о событии, – утверждает Ребекка Кэмпбелл, психолог сообщества Университета штата Мичиган, читавшая множество лекций о нейробиологии сексуального насилия.
“Мозг пытается сформировать память о травме, – объяснила Кэмпбелл Huffington Post. – Проблема в том, что упомянутые гормоны мешают мозгу создать идеально достоверную картину травмы”.
Кроме того, когда человек находится в состоянии сильного стресса, для него естественно сфокусировать внимание на том аспекте угрозы, который кажется самым важным – в ущерб другим деталям. Жертва может ясно помнить определенные подробности (например, футболку агрессора), и очень нечетко – другие стороны пережитого, включая место и время происшествия.
Очень многое мешает создать достоверные воспоминания. “Мы можем слишком сфокусироваться на том, что считаем угрожающими раздражителями, – утверждает Лисак. – Очень часто, сосредоточившись на этом, мы теряем внимание ко всему остальному. Таким образом нецентральные детали могут действительно ускользнуть от нашего внимания. А это влияет на то, что мы будем помнить после события”.
Кэмпбелл проводит аналогию с прослушиванием лекции в учебном заведении, если для конспекта есть только маленькие листки. У вас есть только мелкие и разрозненные куски информации, которую вы пытались записать, а в конце лекции и они падают на пол и перемешиваются. После они вовсе не собираются и не хранятся красивой аккуратной пачкой.
Но зачастую к словам жертв придираются и не доверяют им именно по этой причине. Хотя нейробиология сексуального насилия открывает глаза на способность травмы фрагментировать память и предлагает способы эффективно расследовать происшествия и предоставлять поддержку потерпевшим, правоохранительные органы и руководство кампусов редко принимают эти факты во внимание, утверждает Кэмпбелл.
Не имея сведений о том, как работает память у переживших травму, полиция – и зачастую друзья, семьи и руководство кампусов, добавляет Кэмпбелл – невольно участвует во “вторичной виктимизации”. Такое происходит, когда потерпевшие предают сексуальное насилие огласке и ищут помощи, а затем снова чувствуют себя жертвами из-за того, как с ними обращаются.
“Они проходят через жернова чужих сомнений в их надежности, в их целостности, в их поведении, – говорит Кэмпбелл, – и именно они в итоге становятся центром внимания в расследовании, а не поведение насильника”.
Кэмпбелл и Лисак придают большое значение потребности в большей осведомленности и просвещении относительно работы травматической памяти, и подчеркивают важность принятия этой информации во внимание при рассмотрении показаний жертв – во врачебных кабинетах, в кампусах, или, в данном злосчастном случае, в судилище общенациональных медиа.
Huffington Post, перевод Моря Оранского