Анархо-барыни, или Феномен имперского феминизма

Елена Георгиевская

Многие считают феминизм левым, горизонтальным движением, забывая о праволиберальном феминизме — борьбе за право одних женщин эксплуатировать других. Но и в леволибертарном феминизме есть свои барыни.

В нулевые годы, задолго до появления фемпабликов «Вконтакте», русско- и украиноязычный феминизм развивался в ЖЖ, где время от времени появлялись нотации барынь-просветительниц — обычно эмигранток, уроженок Москвы, Риги или Харькова. Такая эмигрантка вальяжно просвещала постсоветских дикарей, и, даже когда она была отчасти права, от её интонации некоторым хотелось надеть маску старшеклассницы и поступить в духе «назло маме отморожу уши». Встречались и мистификаторки, чьи личности до сих пор под вопросом. Эти жили в России, рассказывали противоречивые вещи о своём иностранном происхождении, бесконечно прокалываясь на мелочах; вещали о генетическом рабстве россиян и вырождении русских — а также, в целом, славянских — мужчин.

Сейчас нишу барыни-просветительницы на русскоязычном пространстве занимает жительница Мадрида, женщина средних лет, известная под псевдонимом Accion Positiva. Но это, образно выражаясь, барыня-нувориш, не боящаяся самых низких вульгаризмов. Трудно недооценить силу её трансфобной и лесбофобной пропаганды, не говоря уже о сознательной профанации академического феминизма — чего стоит только популяризация ошибочных формулировок «парадигма отцов» и «парадигма сыновей». Однако эта дама, по крайней мере, не обирает свою паству: у неё есть альтернативные источники дохода.

А вот барыня, ещё не покинувшая постсоветское пространство и собирающая подати. Многие годами её жалели и старались не обижать: ведь она занимается уличным активизмом. Правда, именуя себя радикальной анархисткой, ограничивается пикетами возле закрытых заведений. Вечно сочувствовать пассивно-агрессивной персоне, увы, нельзя, и многие не выдержали.

Дальнейшая информация почерпнута из открытых источников, включая записи самой фигурантки, либо уже давно известна активист_кам.

Феминистка А: «Она перешла в лесбосепаратизм и общается только с женщинами, потому что в радфем-методичке пишут, что у них социализация жертвы, и ими проще манипулировать. Но забыла, что в феминистской среде много квиров и нонконформных цис-женщин. Да, а квиров-то почему отсекает… потому что с виду это может быть обычная персона с XX-хромосомой, но, в силу идентичности, пересоциализированная, без жертвенного комплекса».

Феминистка B: «Я знаю о присвоении [барыней] «партийной кассы». Да все знают, но не пишут объёмный пост. Говорят: надо простить, она несчастная. А мы прямо счастливые такие».

Феминистка C: «Эта женщина называет себя веганкой, а мясоедок — трупоедками… Но ест всё, даже мясо, если оно куплено и приготовлено другими».

Феминистка D: «Надоело, что сор не выметается из избы… До [название актуального проекта] ещё была [название проекта], анархо-фем-инициатива, которая распалась тоже из-за конфликта всех, с одной стороны, и [имя барыни], с другой. Она в итоге не отдала нам купленный домен сайта и кассу объединения, которую собирали на мероприятиях продажей угощений, приготовленных другими участницами, плюс всякие вещи типа качественных баннеров, которые без неё рисовали и которые, кажется, до сих пор ею используются (звучит мелочно, но это реально неприятно). Две участницы после инцидента ушли из фем-активизма. Судя по разговорам, и раньше были какие-то похожие ситуации».

Феминистка E: «[имя барыни] попросила меня оплатить счёт. Она любит повымогать деньги. Я сказала, что могу показаться богатой, но я обычная девушка, которая крутится, чтобы обеспечить себя и помочь бездомным животным. Подруги бросились барыню утешать, а меня — упрекать. Я не выдержала и заплатила».

На своих страницах барыня жалуется на бедность, требует оплачивать её кредит и переводить средства «для активистской работы», потому что «труд активисток — тоже труд». Иногда возмущается, что ей прислали слишком мало. Почему денег не просят остальные администраторки фемпабликов? Многие из них работают, некоторые при этом страдают депрессией и другими заболеваниями, но не встают на пьедестал с видом «я идеал, и мне все должны». А барыня неоднократно писала, что считает себя идеалом, на который другим следует ориентироваться.

Инвалидности у этой женщины нет, а подавленное настроение объясняется непродуманностью веганской диеты, если такую диету вообще можно назвать веганской. Денег она часто просит у «понаехавших». Что же мешает ей работать — а она в своё время ушла с неплохой должности, о которой многие «понаехавшие» могут только мечтать?

Давайте подключим историческую память. Московская (а также варшавская etc) барыня должна не работать, а вести салонные разговоры о философии. Писать заметки в защиту повстанцев. А пахать на неё будут слуги. Иначе бы героиня спокойно устроилась, например, уборщицей в метро. В Люберцах я встречала двух приезжих, мечтавших о такой работе: зарплата — 33 тысячи рублей. В провинции не каждая журналистка столько получает, а если вспомнить, что у барыни большая квартира в новострое, отпадает вопрос аренды. «Я люблю физический труд», — повторяет барыня, продолжая им не заниматься. Граф Толстой тоже любил, даже сапоги тачал, а остальное за него делали слуги.

Мировоззрение столичной барыни обычно включает имперский комплекс. Спросите анархо-принцессу, чей Крым, и она отыщет сотни отговорок, лишь бы не упомянуть, что Крым — украинский. Аннексия Крыма, по её словам, одобрена на референдуме, значит, тема закрыта. Почему же украинские феминистки относятся к барыне без восторга, ведь она ратует за женские интересы? Бесполезно предлагать ей почитать политологические труды. «Я не люблю книги и кино, — сообщает героиня, — мне скучно». Если перефразировать Фонвизина, действительно, зачем политология, когда извозчики есть.

Вышеописанный типаж известен с XIX века. Так, «католический диссидент» Владимир Печерин в «Замогильных записках» рассказывает о Бернацком, польском пане, который благодаря привилегиям защитил докторскую, но ненавидел аристократов и проповедовал коммунизм:

«…степень он получил. Ну что ж? вы думаете, что вот он, как порядочный человек, займется делом — медицинскою практикою? Ничего не бывало! Я доселе никак понять не могу, для чего он учился медицине? Он ровно ничего не делал, а только как ревностный апостол, с утра до вечера шлялся по кабакам…

Он говорил:  « — …в нашей республике будет такая роскошь и довольство, каких свет еще не видал. С утра до вечера будет открыт стол для всех граждан, ешь и пей, когда и сколько хочешь, ни за что не платя. Великолепные лавки с драгоценными товарами будут настежь открыты, бери, что хочешь, не спрашивая хозяина — да и какой тут хозяин? ведь это все наше!»

«В таком случае,  — осмелился я смиренно заметить, — некоторые граждане должны будут сильно работать для того, чтобы доставить обществу все эти удобства». — Апостол немножко смешался: «Ну, разумеется, они принуждены будут работать, а то гильотина на что же?»

Через несколько дней мы опять сидели в самом дружелюбном расположении духа, где-то за городом, за кружкою пива, и как будто какие благочестивые отшельники разглагольствовали о благах грядущего века. «Ах, — воскликнул Бернацкий, — как это славно будет! Вот этак мы сидим — вольные граждане за общим столом. Тут, разумеется, все отборные роскошные яства — вино льется рекою — гремит лихая музыка, и под музыку перед нами пляшут нагие девы!»

Некоторые иронизируют: «Вы что же, и налог на тунеядство одобрите?» Упаси богиня: тогда тысячи фрилансерок сядут. Но есть разница между фрилансом и стоянием с плакатом (мы все стоим с плакатами: в либертарных кругах этим никого не впечатлить); между краудфандингом и агрессивным попрошайничеством, особенно вымоганием денег у людей, не обладающих московской жилплощадью и постоянной регистрацией; между отчаянным положением женщины, которая полгода не может найти работу, и нежеланием работать вообще. Напомню, что уволилась барыня не позже 2012 года и за всё это время могла бы найти если не работу, то подработку. Не искать — её право. А право других людей — не давать ей деньги, например.

Собственно, за что таким феминисткам платить — за развал нескольких женских групп и моральный шантаж? Тогда можно тёте Маше заплатить за ругань с тётей Тоней, слышную с автобусной остановки.

Сейчас героиня пытается основать лесбийскую коммуну в деревне, сообщает, что берёт на себя обязанности организаторки и очень зла на женщин, которые, взвесив «за» и «против», отказались от участия. В одном из пунктов уточняется, что «необходима удалённая работа некоторых участниц, приносящая доход». Вряд ли барыня видит себя в числе этих участниц.

«Ужасно, — скажут мне, — что вы сравниваете радикальную сепаратистку с мужиком». Но противоречия здесь нет: присваивать чужой труд — давняя патриархальная практика, и что некоторые женщины в процессе пересоциализации к ней приобщились, не секрет. Присвоить результаты чужого труда, организационную кассу и при этом сердиться на людей, написавших статью на сходную с твоей тематику: плагиаторки, мол, — очень по-мужски, в худшем смысле этого слова. Вот он, настоящий имперский феминизм.