Кита Курин
Введение
Предвосхищая выпуск третьего тома книги «Анархизм. Документальная история либертарных идей», запланированного в Ванкувере на 20 ноября 2012 года, я представлю материалы, которые в него не вошли. Кита Кьюрин была участницей коллектива, издававшего «Открытый путь» — анархистский новостной журнал, с 1976 по 1990 годы. Название вдохновлено Эммой Голдман, которая поначалу хотела назвать ежемесячный журнал в честь стихотворения Уолта Уитмена — «Открытый путь», но из-за проблем с авторским правом должна была использовать какое-то другое название, в итоге выбрав «Мать-Землю». Во времена своего расцвета «Открытый путь» был самым многотиражным анархистским изданием Северной Америки — его читали более 14 000 человек. Избранные фрагменты статей из «Открытого пути», в том числе этот, включены в антологию Аллана Энтлиффа «Это лишь начало» (Ванкувер, Arsenal Pulp Press, 2004). В этой статье, впервые напечатанной в №11 «Открытого пути» (лето 1980 года), Кита Кьюрин рассказывает, как антиабортные государственные законы и неспособность государства защитить женщин от насилия вызывают не только радикализацию многих женщин, но и вдохновляют некоторых стать анархистками.
Роберт Грэхэм, 2012.
Анархо-феминизм: Почему дефис?
Многие женщины пришли к специфической феминистской политизации благодаря требованиям права на аборт, то есть права контролировать собственное тело. Когда антиженские законы выступили не как безобидные пережитки тёмных веков, а как осознанный метод закабаления женского тела государством, многие феминистки приготовились к сотрудничеству с политическими движениями, поскольку мы уже ввязались в политическую конфронтацию. Вопрос, как «научиться» делать политическое личным, не возникал; интимная сторона «личного» стала политической из-за государственного вмешательства.
Мужчин эта сторона реальности затронула не так сильно. Несмотря на то, что большинство мужчин продаёт своё тело, силу интеллекта и потенциал в наёмное рабство, и их творческие способности иссякали, сохли или использовались как товар для потребления, многие так называемые мужчины-радикалы всё ещё действовали так, будто приняли избирательное определение «политики» — кто-то из вас приходит и что-то «делает», в лучшем случае, через несколько часов в тот же день. Несмотря на то, что многие мужчины признали необходимость политической активности («в ближайшее время что-то должно измениться»), большинство из них не признаёт спонтанность («мы должны что-то менять каждый день»)…
Анархизм, признающий, что процесс свершения революции неотделим от революционных целей, казалось, вкладывал в понятие «политического» во многом те же смыслы, что феминизм. Анархисты признали, что авторитарное, эксплуататорское движение не способно создать не авторитарное, не эксплуататорское общество. Но то, что анархистская теория признала, феминистки требовали.
Анархистские митинги не имели существенных отличий от митингов других левых течений. Есть вопросы, которые поднимаются на политических митингах, и выступающие предлагают правильные пути решения этих вопросов. Но феминистки, которые к настоящему моменту слишком хорошо разобрались в политике, потребовали, чтобы все разновидности господства и эксплуатации были признаны политическими вопросами, потому что, когда люди сталкиваются с угнетением во всех аспектах своей жизнедеятельности, как могут быть одни сферы жизни важными для политической работы, а другие — нет? Эти феминистки настаивали на противодействии доминированию, силовому исключению и праву на сексизм, когда всё это происходило на митинге, а не в некоей абстракции или вне группы.
Феминистки также отказались расколоть «я» на «рациональное» и «эмоциональное», прежде чем выйти на митинг, и потребовали, чтобы там присутствовал цельный человек с его жизненной теплотой и бытовой суматохой. Мы обнажили иррациональность веры в то, что образ жизни, сформированный не благодаря сочувствию ко всему живому, можно в здравом уме считать рациональным.
У большинства анархистов запроса на столь непосредственное внедрение анархизма в жизнь никогда не возникало, и они сочли феминистской назойливостью весь этот «процесс» и повторяющиеся попытки пресечь «подрывное» мужское доминирование. Поэтому многие феминистки, привлечённые анархистской теорией, но в реальности более обеспокоенные анархистской практикой, чувствовали себя огорчёнными и не удовлетворялись риторикой, согласно которой каждая должна верить, что анархисты не могут быть авторитарными сексистами. Таким образом, многие феминистки покинули смешанные группы. Некоторые из них сотрудничали с анархо-феминистской группой, а многие отказались от анархизма вообще.
Рост коллективов медицинской самопомощи был логическим результатом борьбы за право на аборт, которая послужила катализатором для политизации множества женщин. Понимая, что властные структуры, будь то государство или радикальные политические группы, сохраняют силу полномочий накапливать и мистифицировать знания, феминистки попытались избежать роли «новых экспертов».
Они работали над восприятием тела как естественного организма, который будут понимать и о котором будут заботиться сами женщины, а не власть врачей, фармацевтических компаний-миллиардеров или даже радикальных феминисток. Они старались делиться знаниями и навыками между собой и с «пациентками». В общем, коллективы медицинской самопомощи — это не просто «женские» медицинские коллективы.
Но мощная борьба с хитрым навязыванием препаратов в нашей культуре и необходимость серьёзных медицинских исследований привели к выводу, что если феминистки хотят реальной эффективности, они также должны работать за пределами своих маленьких коллективов. Если доля исследований контрацепции, начиная со Средневековья, снизилась, потому что такой расклад экономически выгоден фармацевтическим компаниям и патриархату, и если исследования контрацепции абсолютно необходимы женщинам, то столкновения с властью фармацевтических компаний и патриархата не избежать.
Сотрудницы центров помощи жертвам насилия встречаются с такой же проблемой. В то время как центры чрезвычайно важны для жертв насилия — они, являясь, в первую очередь, центрами «быстрого реагирования», могут бесконечно помогать государству.
В то время как многие женщины выступают за строгое соблюдение законов об изнасиловании, радикальные феминистки знают, что изнасилование является не преступлением против общества, как мы его понимаем, а характернейшим проявлением веры нашего общества в право сильного и согласием с этим правом. Помимо того, что в насилии в наше время чаще всего обвиняют бедняков и представителей национальных меньшинств, патриархальному государству свойственно подталкивать граждан к представлению об изнасиловании как об извращённой форме сексуального удовольствия, поскольку это помогает сильно загрязнить концепцию сексуальности как таковую, тем самым укрепляя идею тела как вещи, подлежащей контролю в законодательном порядке, учреждённом государством.
Называя насилие преступлением, государство отвлекает людей от осознания неявного: посредством рекламы, стимулированием разочарования, посредством концепции права сильного, согласно которому сильнейший подавляет слабейшего, общество фактически способствует насилию.
Существование огромного количества жертв насилия, которые бьют жён, и государственный кошмар расшатывают нуклеарную семью сильнее, чем феминистки, вступающие в открытое противостояние и пытающиеся просветить общество насчёт насилия вместо того, чтобы довериться юридическим каналам. В шелтерах избитые жены помогают друг другу в отрицании «безопасности» насильственных отношений. В отличие от обычных социальных работниц, радикальные феминистки не намерены латать прорехи или даже «добиваться своего» через суд. Они намерены искоренить насилие. Распространяя литературу, которая, рисуя портреты насильников (благодаря чему насильники теряют силу анонимности), объясняет, как общество содействует насилию, и находясь вместе с жертвами насилия в группах, созданных для публичного противостояния насильникам, феминистки работают над тем, чтобы выставить на всеобщее обозрение насильников, выставить на всеобщее обозрение знаки, косвенно одобряющие насилие; принимаясь за реальные проблемы — разочарование, слабость, капитал и власть, — феминистки получают самое серьёзное образование. То самое образование, получив которое личность узнаёт, кто она на самом деле, а затем движется вперёд, чтобы изменить реальность.
Всё перечисленное — быт, исследовательское образование, выросшее благодаря клиникам самопомощи и центрам для жертв насилия, — это составляющие образования, которое практикуется большинством радикальных феминисток. Обмен знаниями и навыками женщины столетиями осуществляли у себя дома, но, так как эти навыки сосредотачивались на приготовлении пищи и уходе за детьми, они получили презрительное наименование «женских штучек». Сходным образом, откровенный разговор женщин об отношениях был отметён как «сплетни». Теперь, в наших изданиях, театре, в области здравоохранения — во всех наших группах — женщины продолжили традицию делиться навыками, знаниями и чувствами.
Как феминистки мы отвергли однобокую историю патриархального общества и потребовали «herstory», мы предлагаем либерализовать образование, чтобы изучать живой опыт вместо науки подчинения…
Пегги Корнеггер предположила, что женщины находились «в уникальном положении, будучи носительницами корневого анархического сознания». Элейн Лидер сказала: «Говорят, женщины часто практикуют анархизм, не зная об этом, в то время как некоторые мужчины называют себя анархистами, не практикуя анархизм». При этом ни Корнеггер, ни Лидер не говорят, что женщины — лучшие анархистки «чисто биологически», но слишком поверхностное понимание этих заявлений заставило многих поверить, что это так. Но если анархические тенденции внутри феминистского движения воспринимаются как естественный побочный продукт женского бытия, это обеспечивает давление на женщин в стиле «живите своим природным анархизмом» и ограничивает наш потенциал политического развития, поскольку препятствует изучению причин, благодаря которым женщины ведут себя более анархично, чем мужчины. Многие женские группы действительно распадаются, многие женщины используют других женщин и мужчин, и феминистки не в состоянии освободить человечество. Эти «недочёты» не делают женщин менее феминными, а подтверждают человечность женщин.
Так почему в феминистских группах присутствует и работает так много анархистских принципов? Во многом — потому, что мы как женщины воспитывались чувствительными, заботливыми и готовыми к деятельности в камерных интимных кружках. Если в прошлом эти свойства развивались как следствие мужского доминирования, способствуя недоступности «мировых проблем» для женского ума, то теперь мы, сознательно используя «могущество заботы», которое нам подарила наша женственность, можем расширить влияние, сохраняя при этом силу.
Кроме того, понимая, что именно наше образование помогло нам выработать эту точку зрения, мы можем более осознанно просвещать мужчин — в частности, относительно того, как воспитать сыновей и сделать более сильными дочерей. Мы также способны признать недочёты этого образования. Это тенденция к развитию пассивности и склонности вариться в собственном соку вместо того, чтобы бороться с нашими угнетателями. Мы можем преуспеть, работая в маленьких группах, но при этом традиционно проявляем осторожность по отношению к группам более многочисленным и должны принимать меры против изоляции…
Анархизм — не то, что возникло до радикально-феминистского опыта. Если анархизм — это история движения, это также непрерывно воссоздаваемый, исследовательский и активный отклик на события настоящего и будущего. Теоретически анархизм всегда включал в себя феминизм, но только в последние несколько лет мы по-настоящему поняли, что это значит, и поэтому сумели изучить эту часть нашей жизни.
Теоретически анархисты и анархистки не должны были обучаться феминизму, но они должны учиться, и эти уроки бесценны: они показывают нам, что на самом деле означает проводить нашу политику, и они дали конкретные актуальные примеры прямого локального коллективного действия.
Легко заметить, что феминизм выгоден анархизму, и многие свидетельствуют в пользу феминистского, а не анархистского движения. Но пока мне кажется, что отказываться от дефиса в слове «анархо-феминизм» преждевременно: я, в итоге, вижу возвращение «в» или, скорее, прибытие «к» анархизму как освободительной перспективе.
Присоединение «анархо-» к феминизму сделало видимыми непосредственные конкретные действия, совершённые в исторической перспективе. Это важно, поскольку успешные коллективные методы нашей борьбы рассматриваются не как отдельные удачные эпизоды, а, скорее, как часть нашей общей жизнедеятельности и мировоззрения.
При том, что мы можем двигаться вперёд, только если сначала обратим внимание на существующие реальные проблемы (ставшие более видимыми благодаря усилиям феминисток), нам для свободного движения нужно мировоззрение. Оно может быть лишь выражением нашего прошлого, настоящего и будущего. Часть этого мировоззрения включает нашу анархистскую историю, а часть этой истории — рассказ о навыках, традиционно относимых к мужской сфере деятельности. Если наши положительные «женские» навыки — следствие нашего образования, то и наши «женские» недостатки — тоже. Наши товарищи-мужчины могут помочь нам освободить «мужские» навыки из тисков ненужного прошлого и деструктивности, от которой обычно страдают мужчины в капиталистическом обществе.
Хотя феминистский опыт усовершенствовал практику, мы обнаружим попытки жить неавторитарным коллективом в нашей анархистской истории — и в настоящем.
Анархо-феминизм — не единственное комплексное понятие внутри движения. Два других наиболее известных — анархо-синдикализм и анархо-коммунизм. Дополнение к анархизму во всех этих случаях является элементом анархизма, который, кажется, требует более пристального внимания. Анархо-синдикалисты признают, что в жизни большинства людей центральное место занимает работа, и считают, что именно в этой сфере должна быть сосредоточена организаторская деятельность. Анархо-коммунисты подчёркивают важность коммун и сообществ. Поскольку анархо-коммунизм связан с личным взаимодействием во всех его проявлениях, я предположила бы, что слово «анархизм» включает в себя понятие коммунизма.
Анархо-феминизм демонстрирует аспекты и анархо-синдикализма, и анархо-коммунизма. Обращая внимание на то, что женщины подвергаются эксплуатации и деградируют сильнее, чем мужчины, анархо-феминизм напоминает анархо-синдикализм. Акцент должен ставиться на тех анархистских принципах, что касаются личной и сексуальной эксплуатации.
Почему я сказала, что отказываться от внедрения феминистских идей в анархизм преждевременно? В основном, потому, что считаю анархизм-как-таковой, расширенный за счёт феминистского опыта, наиболее революционным направлением 80-х годов. Те из нас, кто время от времени работает в смешанных группах, вероятно, всё равно будут вынуждены потратить много энергии, чтобы выделить феминистское течение в анархизме, и, конечно, многие из нас и дальше будут называть себя анархо-феминистками. Лично я отказалась от феминизма как ярлыка, но не от феминизма как борьбы.
Надеюсь, работа будет вдохновлена феминистским опытом, включающим раскрытие наших анархистских корней и анархистского опыта, а также признанием политического в качестве повседневной проблемы.
Анархистские корни означают не только инспирированные анархизмом специфические акции и теории. Они означают внимание ко всем бунтарским и антиавторитарным явлениям. Такие разнообразные протесты, как бунт английских диггеров 1600-х годов, деятельность испанских коллективов 1930-х, май 1968 года во Франции, современное движение сквоттеров Амстердама, напоминают нам, что анархистская теория выросла из восстания человека против угнетения, а также из чувства ответственности за собственную жизнь, предшествующих любой теории. Радикально-феминистский опыт — последний наиболее очевидный пример, эту истину подтверждающий.
Усиление внимания к этому наследию должно поощрить нас исследовать наши насущные жизненные ситуации более полно и распознать в них черты радикального неприятия авторитарного общества и потенциал для его отвержения. Это очень важно в том случае, если мы хотим быть не просто «слегка недовольными» и действительно верим в возможность освобождения человека.
В частности, благодаря такой «поддерживающей» работе, как деятельность коллективов медицинской самопомощи, уличный театр и помощь жертвам насилия, феминистки наиболее преуспели в объединении осознанной политической перспективы с неартикулированными потребностями тех, кто нуждается в освобождении и потенциально готов(-а) освободиться.
Связь между осознанием насущных проблем и эффективностью выполненной работы проясняется благодаря феминистской борьбе, и я надеюсь, что наиболее радикальные феминистки продолжат дело, которым мы занимались в течение прошлого десятилетия, — борьбу с сексизмом везде, где мы его встречаем. Несомненно, женщины угнетены ещё больше мужчин, государство пытается запретить аборты, обнаружив серьёзные последствия того, что женщины получили право распоряжаться своим телом, и политические группы, в основном, всё ещё сексистские.
Если мы действительно собираемся проводить нашу политику в жизнь, то будем вынуждены работать ради освобождения рабочих мест для нас. Феминистки постепенно становятся всё более активными участницами рабочих организаций, так как в последние пару десятилетий число работающих женщин резко возросло. Здесь, как и в других отраслях нашей политической работы, мы должны были бороться с иерархией доминирующих мужских союзов. Там, где уже существуют профсоюзы, женщины боролись даже за минимальную феминистскую повестку, но профсоюзы чаще всего не интересовались включением женщин в организацию, так что теперь мы, по большей части, заняты созданием нашей собственной, отчётливо феминистской организации. Очень важно, чтобы наша организация была такой же творческой и освободительной, какой должна быть наша жизнь…
Подобно тому, как феминистки прошлого боролись за утверждение личного в качестве политического, современные феминистки и анархистки должны выступать против нашей дегуманизации и объективации на рабочих местах. Столь же вредно организовывать рабочую борьбу на авторитарных принципах, потому что люди — это прежде всего люди, а не просто рабочие. Работа, как правило, — место отчуждения и скуки, поэтому кажется, что высвободить человеческую энергию трудно. Но, поскольку трудящиеся — большинство из нас, сила анархии станет неограниченной, когда мы освободим человеческое существо от функции работника. Как феминизм расширил горизонты анархизма, так и освобождённая энергия трудящихся — наша собственная — изумит нас своим потенциалом. Если мы добьёмся успеха, воспринимая работу как то, что мы делаем для себя, а не то, что мы делаем для других, наше удивительное творческое будущее не будет знать границ. Если мы потерпим неудачу, мы слишком хорошо знаем, чем это закончится…
Очевидно, что мы не можем активно бороться со всем, что нас подавляет, но если мы не воспринимаем нашу борьбу в глобальном контексте, мы обречены на повторение индивидуальных или мелких коллективных протестов и, наконец, на отказ от борьбы вообще, потому что однажды нас уничтожит ядерное безумие. Вот поэтому так важны анархистское мировоззрение, история и сообщество.
Важно рассматривать наши конструктивные локальные протесты в глобальном контексте, чтобы не ассимилироваться в систему, чтобы иметь возможность учиться у других революционеров, борющихся на своей территории, чтобы никогда не забывать о вовлечённости в мировую революцию, и чтобы наше участие в крупных демонстрациях вроде «Милитариста» и «Антиядерного оружия» обуславливалось нашей информированностью и способностью действовать конструктивно… Нам нужны самые сильные воодушевление, воображение и выносливость, на которые мы способны. Крупные державы готовятся к войне и играют с ядерной энергией. Глупо было бы с нашей стороны смотреть в будущее с оптимизмом.
Но, вооружившись анархистским мировоззрением и примерами феминистской стойкости, мы вступим в адское сражение за право быть людьми.
Перевод Елены Георгиевской