Сильвия Федеричи
Сегодня я представлю критику теории прекарного труда, развитую итальянскими автономными марксистами, конкретно обращаясь к трудам Антонио Негри, Паоло Вирно и Майкла Хардта. Я называю это теорией, потому что взгляды, которые высказали Негри и другие, не просто описывают изменения в организации труда, произошедшие в 1980-х и 1990-х в связи с процессами глобализации: например, “прекаризацию труда”, когда трудовые отношения становятся менее непрерывными, вводится гибкий график, а опыт работы становится более фрагментарным. Взгляды этих теоретиков на прекарный труд представляют целостную перспективу того, что такое капитализм и какова природа сегодняшней борьбы. Важно добавить, что это не идеи нескольких интеллектуалов, а теории, которые широко циркулировали в итальянском движении в течение нескольких лет и недавно приобрели популярность также и в США, и в этом смысле стали более релевантными для нас.
История и происхождение теории прекарного и нематериального труда
Мое первое положение состоит в том, что вопрос прекарного труда определенно должен стоять на нашей повестке дня. Наше отношение к оплачиваемому труду стало теперь менее единодушным, кроме того, дискуссия о прекарном труде чрезвычайно важна для понимания того, как мы можем преодолеть капитализм. Теории, о которых идет речь, подмечают важные аспекты в развитии организации труда; но они напоминают нам также и о мужчиноцентричной концепции труда и социальной борьбы. Я сейчас обрисую те элементы теории, которые буду критиковать.
Важное положение итальянской автономистской теории состоит в том, что прекаризация работы с конца семидесятых до наших дней была ответом капитализма на классовую борьбу шестидесятых, в центре которой стоял отказ от труда, выраженный в лозунге “больше денег – меньше работы”. Это был ответ на век борьбы, подрывавшей капиталистическую власть над трудом – в том смысле, что работник отказывался от капиталистической рабочей дисциплины, отказывался от жизни, которую организовывают потребности капиталистического производства, от жизни, проведенной на фабрике или в офисе.
Другая важная тема – то, что прекаризация трудовых отношений глубоко коренится в другом переходе, который случился с реструктуризацией производства в 1980-е. Это переход от индустриального труда к тому, что Негри и другие называли “нематериальным трудом”. Негри и другие утверждали: реструктуризация производства, произошедшая в восьмидесятые и девяностые в ответ на борьбу шестидесятых, запустила процесс, который должен был помочь заменить индустриальный труд другим типом работы, так же, как сельскохозяйственный труд сменился индустриальным. Теоретики называют новый тип работы “нематериальным трудом”, так как утверждают, что с компьютерной и информационной революциями изменилась преобладающая форма работы. В сегодняшнем капитализме сложилась тенденция, при которой преобладает такая работа, которая производит не физические объекты, а информацию, идеи, состояния, отношения.
Другими словами, индустриальная работа, “которая была гегемонной в предыдущей фазе развития капитализма”, теряет свою значимость; она больше не движет развитием капитализма. Ее вытесняет “нематериальный труд”, по своей сути – культурная, умственная, информационная работа.
Итальянские автономисты утверждают: прекаризация работы и появление нематериального труда – это исполнение предсказания, которое Маркс сделал в “Экономических рукописях 1857-1861 гг.”, в известном разделе о машинах. В этом разделе Маркс утверждает, что с развитием капитализма капиталистическое производство все меньше и меньше полагается на живой труд и все больше и больше – на интеграцию науки, знаний и технологий как двигателей накопления в процесс производства. Вирно и Негри рассматривают переход к прекарному труду как исполнение этого предсказания об исторических тенденциях капитализма. Таким образом, важность умственного труда и развития компьютерной работы в наше время – в том, что они рассматриваются как часть исторической тенденции капитализма к редукции труда.
Корни прекарности труда – в новых формах производства. Предположительно, прекаризацию трудовых отношений создает переход к нематериальному труду, потому что структурно умственная работа отличается от промышленной, физической. Умственная и информационная работа меньше полагается на постоянное физическое присутствие рабочего на традиционном рабочем месте. Ритм работы сейчас намного более прерывистый, неустойчивый и неровный.
В итоге, развитие прекарного труда и переход к нематериальному труду для Негри и других автономистских марксистов не являются полностью отрицательным явлением. Напротив, они рассматриваются как выражение тенденции к редукции работы и, как следствие, редукции эксплуатации, которая представляет собой результат развития капитализма в ответ на классовую борьбу.
Это означает, что сегодняшнее развитие продуктивных сил уже дает нам общее представление о мире, где труд можно преодолеть; о мире, где мы освободимся от необходимости работать и вступим в новое царство свободы.
Автономные марксисты утверждают, что это развитие также создает новую форму “общего”, поскольку нематериальный труд, предположительно, отражает нарушение социализации и гомогенизацию работы. Дело в том, что различия между типами работы, которые раньше были важны (например, продуктивный / репродуктивный труд, сельскохозяйственный / промышленный / “аффективный” труд) стираются: все типы труда становятся похожими друг на друга, так как начинают содержать интеллектуальный труд. Более того, любая деятельность все больше включается в процесс капиталистического развития, вся она служит процессу накопления, так как общество становится огромной фабрикой. Таким образом, например, разделение между продуктивным и непродуктивным трудом также исчезает.
Это означает, что капитализм не только ведет нас к избавлению от труда, но и создает условия, чтобы наш опыт работы стал общим, а различия стерлись.
Можно понять, почему эти теории приобрели популярность. В них есть элементы утопии, особенно привлекательные для работников умственного труда – “когнитариата”, как их называют Негри и некоторые итальянские активисты. Вместе с новой теорией фактически изобрели новый словарь. Вместо пролетариата у нас “когнитариат”. Вместо рабочего класса – “Множество”, предположительно, потому, что концепция Множества подчеркивает общность, созданную новой социализацией труда; она выражает коммунализацию рабочего процесса, идею, что внутри него работники гомогенизируются. Ведь все формы труда включают в себя элементы интеллектуальной работы, компьютерной работы, коммуникативной работы и так далее.
Как я уже говорила, эта теория приобрела большую популярность благодаря поколению молодых активистов, которые получили образование и степень, а теперь заняты прекарным образом в разных сферах индустрии культуры или производства знания. Среди них такие теории очень популярны, так как утверждают, что, несмотря на нищету и эксплуатацию, с которыми мы сталкиваемся, мы тем не менее движемся к более высокому уровню производства и социальных отношений. Это поколение рабочих, для которых “с девяти до шести” звучит как приговор. Они считают, что прекарность дает им новые возможности. И у них есть возможности, о которых их родители часто даже и не мечтали. Например, сегодняшние юноши не так дисциплинированы, как их родители, которые могли ожидать, что жена или партнеры будут зависеть от них экономически. Теперь они могут рассчитывать на социальные отношения, в которых будет намного меньше финансовой зависимости. Большинство женщин получают собственную зарплату и часто отказываются иметь детей.
Таким образом, эта теория апеллирует к новому поколению активистов, которые, несмотря на трудности прекарного труда, видят в нем определенные возможности. Они хотят начать с этого момента. Их не интересует борьба за полную занятость. Но есть и разница между Европой и США. В Италии, например, существует движение за гарантированный доход. Оно оперирует понятием “гибкой безопасности” и утверждает: мы без работы, мы прекарны потому, что капитализм от нас этого требует, так что он и должен за это платить. Множество акций, особенно первомайских, ставило в центр это требование гарантированного дохода. В Милане на этот (2006 года – прим.перев.) Первомай митингующие вынесли “Святого Прекарио”, святого-покровителя прекарных рабочих. Шутливую икону носят на митинги и демонстрации, посвященные вопросу прекарности.
Критика прекарного труда
Теперь я переключусь на критику этих теорий – критику с феминистской точки зрения. Я не хочу преуменьшать важность теорий, которые здесь излагаю. Они вдохновили многих на политическую организацию и борьбу за осмысление социальных изменений в организации труда, которые так изменили нашу жизнь. В Италии в последние годы прекарный труд вместе с борьбой за права иммигрантов был одним из основных полей мобилизации.
Я не хочу преуменьшать ту работу, которая ведется вокруг вопросов прекарности. Очевидно, в последнее десятилетие мы наблюдали новую форму борьбы. Новый способ организации ломает прутья клетки традиционного рабочего места. Если раньше оно было фабрикой или офисом, сейчас мы видим борьбу, которая выходит с фабрики на “территорию”, связывает разные места работы и строит движения и организации, исходя из территории. Теории прекарного труда пытаются учесть новые элементы в организации работы и борьбы, пытаются понять стихийно возникающие формы организации.
Это чрезвычайно важно. В то же время я думаю, что у теории прекарного труда есть серьезные недостатки, которых я уже касалась, когда представляла ее. Я вкратце их обрисую, а затем мы поговорим об альтернативах.
Мое первое возражение состоит в том, что эта теория построена на ложном понимании того, как работает капитализм. Она рассматривает развитие капитализма как движение к лучшим формам производства и труда. В “Множестве” Негри и Хардт фактически пишут, что труд становится более “интеллигентным”. Предполагается, что капиталистическая организация труда и развитие капитализма уже создают условия для преодоления эксплуатации. Несомненно, в какой-то момент капитализм, та оболочка, которая поддерживает общество, разорвется, и тот потенциал, который вырос внутри нее, высвободится. Возможно, этот процесс уже запущен в нынешней организации производства. Однако я считаю, что это ошибочное понимание последствий реструктуризации, вызванной капиталистической глобализацией и неолиберальным поворотом.
Негри и Хардт не видят, что грандиозный скачок в технологиях, которого требует компьютеризация работы и интеграция информации в рабочий процесс, происходит ценой грандиозного же роста эксплуатации на другом конце процесса. Существует связь между рабочим на компьютере и рабочим в Конго, который копает колтан руками, пытаясь выжить, загнанный в нищету, лишенный имущества после многочисленных циклов структурной перестройки, после того, как у его общины несколько раз отбирали землю и природные ресурсы.
Основное правило состоит в том, что капиталистическое развитие – это в то же время процесс увеличения отсталости. Мария Майз (Maria Mies) красноречиво описывает это в своей работе: “То, что кажется развитием (development) в одной части капитализма, является деградацией (underdevelopment) в другой части”.
Теория прекарного труда полностью игнорирует эту связь; фактически вся она проникнута иллюзией, что процесс работы нас объединяет. Когда Негри и Хардт говорят, что работа становится общей, и используют концепцию множества, указывая на новую общность (commonism), которая строится благодаря развитию производительных сил, – я думаю, они слепы ко многому из того, что происходит с мировым пролетариатом.
Они слепы к тому, что капитализм разрушает жизни и окружающую среду. Они не видят, что реструктуризация производства стремится реструктурировать и углубить различия внутри рабочего класса, а не стереть их. Идея, что развитие микрочипа создает новую общность, ошибочна. Коммунализм может быть только продуктом борьбы, но не продуктом капиталистического производства.
Одно из моих возражений Негри и Хардту заключается в том, что они, кажется, верят: капиталистическая организация труда есть выражение большей рациональности, а капиталистическое развитие необходимо, чтобы создать материальные условия для коммунизма. Эта вера лежит в основе теории прекарного труда. Можно спорить, отражает ли она мысль Маркса или нет. Конечно, Манифест коммунистической партии говорит о капитализме в этих терминах, и то же самое верно для некоторых разделов “Экономических рукописей 1857-1861 гг.”. Но не очевидно, чтобы это было доминирующей темой в трудах Маркса – не в “Капитале” так точно.
Прекарная работа и репродуктивный труд
Еще одно мое замечание к теории прекарного труда состоит в том, что она гендерно нейтральна. Она предполагает, что реорганизация производства устраняет отношения власти и иерархии, существующие в пределах рабочего класса на основе расы, гендера и возраста, и, как следствие, она не ставит под вопрос эти отношения власти; у нее нет теоретических и политических инструментов, чтобы решать связанные с этим проблемы. Негри, Вирно и Хардт нигде не говорят о том, что зарплата использовалась и продолжает использоваться для создания этих различий и что, как следствие, нам стоит подходить к борьбе за нее так, чтобы она не создавала новые различия, а помогла нам уничтожить их. Для меня это один из важнейших вопросов, который мы должны поднять в движении.
Концепция “Множества” предполагает, что все различия в пределах рабочего класса исчезли или больше не релевантны политически. Но очевидно, что это иллюзия. Некоторые феминистки указывали, что прекарный труд – не новое явление. Женский оплачиваемый труд всегда был прекарным. Однако эта критика идет дальше.
Меня беспокоит, что негрианская теория прекарного труда игнорирует и обходит стороной одно из важнейших достижений феминистической теории и борьбы – переопределение работы и осознание, что женский неоплачиваемый репродуктивный труд является ключевым источником капиталистического накопления. В переосмыслении домашней работы как РАБОТЫ – не персональной услуги, а работы, которая производит и воспроизводит рабочую силу, – феминистки открыли новый принципиально важный уровень эксплуатации, полностью проигнорированный Марксом и марксистской теорией. Все важные политические находки этого подхода теперь отброшены, как будто они не имеют никакого отношения к пониманию нынешней организации производства.
Здесь только бледная тень феминистической теории – лицемерная благодарность ей – когда так называемый “аффективный труд” включают в список того, что называется “нематериальным трудом”. В то же время лучшее, что Негри и Хардт могут предложить, – это случай женщин, которые работают стюардессами или в сфере общепита и которых они называют “аффективными работниками”, потому что те должны улыбаться клиентам.
Но что такое “аффективный труд”? И почему он включен в теорию нематериального труда? Я полагаю, потому, вероятно, что он производит не осязаемые продукты, а “состояния”, сиречь, чувства. К тому же, грубо говоря, я думаю, что это кость, брошенная феминизму, который сегодня имеет некоторую социальную поддержку и который больше нельзя игнорировать.
Но концепция “аффективного труда” лишает феминистический анализ домашней работы всей его разоблачающей силы. Фактически она заново мистифицирует репродуктивную работу, предполагая, что воспроизводство людей – это просто вопрос создания “эмоций”, “чувств”. Она называлась “трудом любви”, а Негри и Хардт вместо этого открыли “аффект”.
Феминистический анализ функции полового разделения труда, функции гендерных иерархий, анализ способов, которыми капитализм использовал зарплату для мобилизации женского труда на воспроизводство рабочей силы – все это теряется под ярлыком “аффективного труда”.
То, что работа Негри и Хардта игнорирует этот феминистический подход, подтверждает мои подозрения: эта теория выражает интересы избранной группы рабочих, хотя претендует на высказывание от имени всех рабочих, слитых в большом плавильном котле множества. В действительности теория прекарного и нематериального труда поддерживает ситуацию и защищает интересы тех рабочих, которые трудятся на самом высоком уровне капиталистической технологии. Незаинтересованность этой теории репродуктивным трудом и ее предположение, что весь труд формирует нечто общее, скрывает то, что она интересуется лишь наиболее привилегированной частью рабочего класса. Значит, это не та теория, которую нам стоит использовать для создания по-настоящему самовоспроизводящегося движения.
Для этой задачи урок феминистического движения все еще необыкновенно важен. Феминистки семидесятых пытались понять корни женского угнетения, женской эксплуатациии и гендерных иерархий. Они считали, что причины этих проблем – в неравном распределении труда, которое заставляет женщин работать на воспроизводство рабочего класса. Этот анализ был основой радикальной социальной критики, выводы из которой еще до конца не развиты и не поняты.
Когда мы сказали, что домашняя работа – это фактически работа на капитал, что она, хотя и не оплачиваемая, все равно служит накоплению капитала, мы установили для себя очень важное свойство капитализма как системы производства. Мы установили, что капитализм построен на колоссальном объеме неоплачиваемого труда, а не исключительно или преимущественно на контрактных отношениях; что соотношение зарплат скрывает неоплачиваемую, рабскую природу очень большого количества труда, лежащего в основе накопления капитала.
Кроме того, когда мы сказали, что домашняя работа – это работа, которая воспроизводит не только “жизнь”, но и “рабочую силу”, мы начали разделять две разные сферы нашей жизни и работы, которые казались неразрывно связанными. Теперь мы можем представить себе борьбу против домашней работы, которую понимаем уже как воспроизводство рабочей силы, воспроизводство самого важного товара, которым обладает капитал – способности рабочего “трудиться”, способности быть эксплуатируемым. Иными словами, осознав, что т.н. “репродуктивный труд” есть поле накопления и, таким образом, поле эксплуатации, мы получили способность рассматривать воспроизводство также как поле битвы, и, что очень важно, понять, что антикапиталистическая борьба против репродуктивного труда не разрушит нас и наши общности.
Как бороться против репродуктивного труда? Не так же, как бороться в условиях традиционного фабричного производства, например, за снижение скорости конвейера, потому что на другом конце борьбы – не вещи, а люди. Коль скоро мы говорим, что репродуктивная работа есть поле битвы, нам следует в первую очередь задаться вопросом, как бороться на этом поле, не уничтожая людей, о которых мы заботимся. С этой проблемой хорошо знакомы матери, учительницы и няни.
Вот почему принципиально важно уметь различать создание человеческих существ и воспроизводство их как рабочей силы, как будущих работников, которых, как следствие, будут обучать подчиняться определенной дисциплине, определенному регламенту, и не обязательно в соответствии с их собственными нуждами и желаниями.
Для феминисток было важно увидеть, что большая часть домашней работы и выращивания детей – это работа по контролю над нашими детьми, направленная на то, чтобы приучить их к конкретной трудовой дисциплине. Таким образом, мы увидели, что отказ от широких сфер работы не только освобождает нас, но может освободить и наших детей. Мы увидели, что наша борьба не вредила людям, о которых мы заботились, хотя и могли пропустить готовку пищи или уборку. Фактически наш отказ открыл дорогу их отказу и их освобождению.
Когда мы поняли, что не воспроизводили жизнь, а расширяли капиталистическое накопление, и начали определять репродуктивный труд как работу на капитал, мы также открыли возможность пере-композиции (re-composition) среди женщин.
Рассмотрим пример движения проституток, которое мы теперь называем движением “секс-работниц”. В Европе оно восходит к 1975 году, когда несколько парижских секс-работниц оккупировали церковь в знак протеста против новых градостроительных норм, которые восприняли как угрозу своей безопасности. Существовала ясная связь между этой борьбой, которая вскоре распространилась по Европе и США, и переосмыслением домашней работы, вызовом, который бросило ей феминистическое движение. Возможность сказать, что сексуальность стала для женщины работой, привела к новому способу осмысления сексуальных отношений, включая и однополые. Благодаря феминистическому и гомосексуальному движениям мы начали думать, каким образом капитализм эксплуатировал нашу сексуальность и делал ее “продуктивной”.
В конце концов, уже то, что женщины смогли увидеть в неоплачиваемом труде и производстве, дома и вне дома, воспроизводство рабочей силы, – было большим прорывом. Это позволило осмыслить каждый аспект ежедневной жизни: воспитание детей, отношения между мужчинами и женщинами, гомосексуальные отношения, сексуальность в целом – в соотношении с капиталистической эксплуатацией и накоплением.
Создание самовоспроизводящихся движений
Поскольку каждый аспект повседневной жизни был переосмыслен с точки зрения его потенциала для освобождения или эксплуатации, мы увидели множество способов, которыми связаны женщины и женская борьба. Мы осознали возможность “альянсов”, которых мы не представляли, и, аналогично, возможность преодолевать различия, созданные между женщинами на основе возраста, расы, сексуальных предпочтений.
Мы не можем построить стабильное движение, не понимая этих отношений власти. Нам также нужно изучить феминистическую теорию репродуктивного труда, потому что ни одно движение не выживет, если оно не озадачено воспроизводством собственных членов. Это одна из слабостей движения за социальную справедливость в США.
Мы ходим на демонстрации и создаем события, и это становится вершиной нашей борьбы. Анализ того, как мы воспроизводим движение, как мы воспроизводим себя, не находится в центре организации движения. Но должен там быть. Нам нужно вернуться к исторической традиции организации “взаимопомощи” среди рабочего класса и осмыслить этот опыт – не обязательно чтобы повторить его, но как минимум провести параллели с настоящим.
Нам нужно построить движение, которое включит в свою программу собственное воспроизводство. Антикапиталистическая борьба должна создать формы поддержки и должна быть способна коллективно создавать формы воспроизводства.
Мы должны убедиться, что противостоим капиталу не только во время демонстраций, но что мы совместно противостоим ему в каждый момент своей жизни. Происходящее по всему миру доказывает, что только когда есть способы воспроизводства коллективов, когда есть общины, которые совместно воспроизводят себя, происходит очень радикальная против установленного порядка, как, например, борьба коренных жителей в Боливии против приватизации воды или в Эквадоре – против нефтяных компаний, уничтожающих местные земли.
В заключение я хочу сказать, что если мы взглянем на опыт борьбы в Оахаке, Боливии и Эквадоре, то увидим: самые радикальные противостояния создаются не интеллектуальными или когнитивными работниками и не ценностью интернет-“общего”. Люди Оахаки черпали силу из глубокой солидарности, связавшей их вместе – солидарности, которая, например, заставляла людей из любой части страны поддерживать “маэстро”, в которых они видели членов своих общин. Также и в Боливии: у людей, остановивших приватизацию воды, была долгая традиция общественной борьбы. Построить такую солидарность, понять, как преодолеть различия между нами, – задача, которую нужно ставить на повестку дня. Подводя итоги: основная проблема теории прекарного труда состоит в том, что она не дает нам инструментов преодоления различий между нами. Но эти постоянно воссоздаваемые различия – наша фундаментальная слабость в том, что касается нашей способности сопротивляться эксплуатации и создать справедливое общество.
One Reply to “Прекарный труд: феминистская точка зрения”